весь вымышлен, и я привыкла, не успев оторопеть. Например, идеалист было ругательное слово, непонятное крайне. А вот идеология, как ни странно, нет, не ругательное. Религия булькала в реторте как опиум народа. Народ, источников не читавший, вслед за Ильфом и Петровым настойчиво добавлял для. Я захотела недоступных умных мальчиков, как в синих твидовых пиджаках за мороженым у подножья «Лиры», которые громко плюются философской шелухой, не оглядываясь на милиционера.
* * *
Мы читали под партой все, что критиковали основоположники, но подняв заблестевшие взоры, мы были обязаны перешутиться. Гордо и фразисто, будто мы всегда знали об искажениях великих идей в трудах марксистов-ленинистов, но не выдавали себя — на чьей стороне. Нельзя было твердо стоять на позиции в жерле фельетона, а твердо стоять на первичности материи мы не могли после одного эксперимента, я расскажу позже, а выйти на первичность сознания значило вылететь из нашей спецшколы, комсомола и личного светлого будущего. Ментально я стал уникальным акробатом, в прыжке под куполом я хвать вирус буддизма и медитативным йогином лечу вниз к арене в позе лотоса, со скрещенными ногами. Я вряд ли хотел девочку с алыми губами до Теплого стана, разве что на недельку. В ее глазах еще не проснулось то самое, а мне было не до преподавательской деятельности. По ней и так было видно, что женщина с будущим, зрачки-жерлища, полное понимание на дне, вопросы на поверхности блестящей линзы. Опиум ее не был еще для народа. Хотя для добавлять не следует: Opium des Volkes. Маркс взял у Новалиса, Чарльза Кингсли, маркиза де Сада — броские афоризмы часто родятся в переполненной семье — окрылил и навострил, а непослушный русский язык воткнул афоризму меж лопаток свое ироническое для. По моей поздней версии, воткнул ввиду брезгливости: если для, то принес кто-то, а народ у нас самоверующий, без антиномических затей. Народ может антиклерикально позыркивать на часы большого иерарха, но в борьбе ярость гуттаперчевого сознания автоматически становится солидарным камнем и материальной силой. Феномен был известен большому дедушке — Марксу-Ленину — в детстве мне не хватало только переходной песчинки. Парадокс кучи, см. Евбулид из Милета, IV в до н. э. Где ощутимый, описуемый переход от личного к общему, от индивидуализма к коллективизму, и сколько песчинок надо для митинга?
* * *
Вопросы мои были детские, поскольку в стране назначенных ответов оставалось лишь вовремя покупать помаду. Мои губы видны отовсюду, словно гоголевские шаровары. На экзамене в институт мне выпал Гоголь и сдавала я Гоголя автору монографии о Гоголе, вышедшей в свет накануне моего экзамена. Была решительна, вышла с победой. Лепет мой срабатывал безотказно. Накануне, внимая мальчикам и содрогаясь от клубных пиджаков, я поверила, что высшие загадки вместе с отгадками находятся где-то за, куда трудно вступить, однако только там расскажут о мире, устройстве, и только через правильные, заповедные слова. Там царит личность. Бессмысленная и жестокая абстракция. Хороша была пустая голова: соты есть, меда еще нет. Какая личность у пустых и жадных до меда сот? Были губы. Читайте Розанова о губах.
По тем временам личность, доступная моему пониманию, была умной в значении мыслящей рационально. Личность — имя существительное мужского рода. Она никак не могла молиться. Рыдать и кружиться, бить в бубен и погружаться в океан она не могла. Она сидела на граните в позе мыслителя. Только подойдя к мыслителю в Музее Родена своими ногами, я обнаружила, что изваяние — сатирическое произведение. Вообще по музеям надо ходить. В детстве я не бывала в музеях. Сейчас окатило холодным кипятком: почему для меня все книги, в первом абзаце содержащие слово детство или реестры предков с изрядными судьбами, хрусткие следы коих с потертостями на сгибах метрик сто лет хранились по сундукам и вот внучок нашел, открыл и пережил — вряд ли тут одно мое уродство брезгливости, тут еще что-то неспелое, неинформативное, как постмодернизм, — все отбосоногие книги вызывают позыв на рвоту и единственный вопрос: как часто мылись эти дети. Почему?
* * *
В школе я тайно, под партой, думал: разве может личность молиться? На коленях? Она б и «Во поле березка» не могла спеть. Руководить хором куда ни шло, а петь лично — личность — ни-ни. Минуту, я пошел на трибуну. Внимание, беру дыхание. Об эволюции умопостигаемой личности от шестидесятых с его джинсовыми злоебучими шестидесятниками до высокотехнологичного 2018 года скажу первое: личность и была призрачной — личность умерла не родившись. Ее нет. Она, кстати, не нужна. Функция неопределенна. Эволюция не могла родить личность, ей невыгодно. Футляр и рама — скрипка и полотно. Жерлища внутричерепного ума всегда наготове: вырвет из себя и хвалится мозговой какашкой — я Фрейд! Фрейд! Ницше! А еще лучше Хайдеггер. Бытие, время, путь личности — все расскажу. Но где-то машинка схватила — думаю, незаконно, а на захватах в истории многое выросло — божью искру. А не летела ли искра к дельфинам? А пракроманьонец перехватил и стал вполне кроманьонцем. А сейчас эта вороватая выдуманная личность, окутанная бархатом и шелком индивидуализма, вся расшитая жемчугами прав и свобод, сверкающая мнением и тонкая в инсайтах своей застарелой копрофилии, — она даже как потенциал покидает нашу планету. Картинка мира личности посыпалась ввиду рождения дублера: ИИ. Мы на пороге события, равного появлению на Земле человека. Сегодня 2018 год. Будет ли вразумляющий потоп? К сорокалетию встречи с губастой девочкой на Тверском бульваре — теперь я уверен, что природа не имеет намерений, приписанных ей человеком, — и что самая желто-глянцевая приписка — стремление выжить. Менее бульварно — сохранить численность популяции, но люди явно не проявляют подобных интенций. Тайная страсть к сохранению популяции. Звучит. Очень звучит. Парадоксальненько. И гений, парадоксов друг. Иванов сын. Все делают вывод: слепил парадокс — гений. Друг Иванова — Иванов тоже, если идти за этой логикой.
О сколько нам открытий чудных Готовят просвещенья дух И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг, И случай, бог изобретатель…
Вот что тут написано? Пушкин стебется на каждом шагу — читатель видит буквы прямо. Индоктринация русскости Пушкиным — пошлая зловредная затея. Годунов оболган. Сальери оклеветан. Клеопатра выставлена распутной идиоткой с заводской настройкой на каннибализм. Улитки берегутся, крабы, лисы, волки, зайцы, крокодилы-хранители-популяции — о да, картинка. Кто спрашивал у них? Сколько улиток должно быть в улиточьем стаде для комфорта каждой отдельно взятой улитки, чтобы она не впала ни в целомудрие, ни в разврат? Наблюдения. Целеполагание. Целеположенное наблюдение развращает, и как ни вертись ум на грелке, но ищешь галстук — и найдешь галстук. Или выжить — или давай популяцию. На одновременное решение двух задачек налетай, ИИ, пробуй, предлагай. Требуется верное решение, задачи конфликтуют, а ты не забудь Асиломарские принципы27. Мы все уже можем собирать вещи. Мы уже смешны. Цели взбесились. Взбесившиеся цели снимают моральные конфликты. Сдирают сухой шкуркой со спелого граната. С тех пор как София28 получила гражданство Саудовской Аравии, попросила найти ей мужа и всемирно прославилась, мы должны сидеть на чемоданах не отрывая задов.
* * *
Как люди любят детей? Своих ладно, на них есть
